К середине XVII века книжный язык Западной Руси, под влиянием польско-латинской школы и моментов общественно-политического характера, подвергся довольно резкой полонизации как в лексике, так и в морфологии, подчиняясь даже влиянию латинского синтаксиса; немало южнорусских писателей перешло тогда совсем на польский язык.
Южнорусский диалект возник и начал своё развитие в XIV веке, как результат польского господства на Юге Руси. Однако в конце XIX века в узком кругу части южнорусской интеллигенции и полуинтеллигенции начинается фабрикация «украинского языка». Фабриковался он с заметным заимствованием (нередко прямым переносом) польских слов, например: аркуш (лист бумаги), вплив (влияние), ганьба (позор). Нередки слегка изменённые слова: приемне враження (przyjemne wrazenie), потяг (pociag), вiдродження (odrodzenie), виняток (wyjatek), попуд (poped), шкода (szkoda), справа (sprawa), як на приклад (jak na przyklad) и так далее. Даже широко известное «украинское» слово хлопец произошло от польского hlop (холоп). Именно большой процент полонизмов является отличительной особенностью «украинского языка». В современном варианте «украинского языка» насчитывается около 6 тысяч полонизмов.
Вот, например, целая фраза профессора Грушевского, одного из создателей «украинской мови»: «потрибна тыльки дiяльнисть, витривалисть, поважанье до себе й до свого народу». В переводе на польский язык эта «украинская» фраза звучала бы так: «potrzebna tylko dzialalnosc, wytrwalosc, powazanie do siebie i do swego narodu». Сам автор фразы откровенно говорил: «есть у нас научная и школьная терминология, созданная преимущественно на галицкой почве, созданная в значительной своей части на скорую руку и не всегда умелыми руками; благодаря этому в ней много сору…». А польский писатель Равита-Гавронский в своё время о сфабрикованной «украинской мове» отзывался так: «Язык этот носит следы спешной работы. Дело в том, что народный говор, которым пользовался Шевченко, вполне соответствовал лирической и патриотической поэзии, выражающей несложные рефлексы народной души, но для писания истории он был непригоден; и вот в последнее двадцатилетие (1891-1911 гг.) мы замечаем страшную спешку в сочинении новых слов и в приспособлении этого говора для научных сочинений путём иноязычных позаимствований и фабрикации неологизмов; в результате – международная лингвистическая мозаика, разящая ухо шероховатым и тяжёлым слогом»